«…Разум бессмертен, а остальное смертно».
Пифагор II Диоген Лаэртский.
«О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов».
Почему человек умирает? И что происходит потом? Что скрывается за гранью, отделяющей мир живых от мира умерших, если этот последний существует? Эти и подобные им вопросы издавна тревожили философов, богословов, биологов. В философии каждая школа на свой лад пытается разрешить проблему смерти, наставляя человека, как ему следует поступать в ту минуту, когда умирает кто-либо из его близких, или когда умирает он сам. Смерть окутана тайной.
Повседневная практика погребальных обрядов была целиком подчинена традиционным верованиям греков и римлян, ведь всем философским теориям предшествовали анимизм, вера в существование души, покидающей тело в момент кончины и блуждающей затем в царстве мертвых бесплотной тенью, подобием своей земной оболочки.
Понадобились столетия, чтобы философы, склонные к материалистическому виденью мира, взглянули на смерть иначе. Эпикур считал смерть «самым ужасным из зол», Диоген (по одной из версий) «приказал оставить тело свое без погребения, чтобы оно стало добычей зверей, или же сбросить в канаву и лишь слегка присыпать песком.
И все же большинство эллинов соблюдали общепринятые погребальные обряды. Философские взгляды менялись, обряды же сохранялись веками и как проявление традиций, обязавших семью покойного позаботиться о его посмертной участи в царстве Плутона-Аида. Быть может, в приверженности обрядам сказывался и страх перед неизвестным, о чем говорит старец Кефал у Платона: «когда к кому-нибудь близко подходит смерть, на человека находит страх и охватывает его раздумье о том, что раньше и на ум не приходило. Сказания, передаваемые об Аиде, - а именно, что там он будет наказан…, - переворачивают его душу».
В прочем, сатирик Лукиан Самосатский, находясь под влиянием философии Эпикура, отрицал веру в загробную жизнь и язвительно высмеивал тех, кто верит в подземное царство и торопиться принести богатые жертвы Аиду-Плутону и его жене Персифоне-Прозерпине.
Человек умирал, и его ждало подземное царство мертвых. Бог Гермес брал за руку душу умершего и вёл её к реке или озеру Стикс, или Ахеронт. Перевозчик Харон переправлял на своей лодке на другой берег души усопших, попадавшие таким образом в Царство теней. Харону полагалось заплатить за его услугу один обол, который заранее вкладывали умершему в рот.[1]
О том, как происходило это последнее путешествие, рассказывает в своей комедии «Лягушки» Аристофан: «Дионис и его раб отправляются в царство Аида, раб вынужден обежать подземное озеро кругом, Диониса же Харон берет в свою лодку, перевозит на другой берег и требует платы. «Возьми обол!» - отвечает Дионис.» Такой обычай очень древний и входит в систему «права человека», не писанного, но обязательного для всех.
Греки веровали так же, что у ворот царства мертвых сидит на страже трехглавый пёс Цербер, отличающийся весьма грозным нравом. По словам Лукиана, полных иронии: «…пёс этот приветлив к входящим и набрасывается лишь на тех, кто пытается бежать из царства мертвых. Но греки не особо верили в «приветливость» Цербера и, чтобы умилостивить грозного пса, вкладывали в руку покойника медовую лепёшку».[2]
У греков были приняты две формы погребального обряда: закапывание тела в землю или сожжение его на костре, после чего прах укладывали в урну, которую либо закапывали, либо помещали в гробницу. А если не было возможности ни закапать труп, ни сжечь его, то для того, чтобы душа умершего не блуждала неприкаянно, а имела право войти в царство теней, достаточно было хотя бы символического погребения: тело просто забрасывали землей. Так, Антигона у Софокла была признана виновной в том, что вопреки запрету царя Креонта, похоронила брата»; между тем она совершила лишь символическое погребение, «сухой посыпав пылью по обряду».
С давних пор принято было оставлять умершему всё, что ему было дорого или в чём он мог нуждаться в загробной жизни: мужчинам клали в гроб оружие, женщинам - драгоценные украшения. Клали и животных: коней, собак, а в эпоху описанную Гомером,- даже людей. Спустя много веков обличитель Лукин дает волю своему негодованию по этому поводу.
В первые часы после кончины, действия близких умершего также предопределялись обычаем: кто-либо закрывал усопшему глаза, вкладывая ему монетку в рот, куском ткани накрывал ему голову. Женщины обмывали его тело, умощали его благовониями. Лукиан и этот обычай сопровождает язвительным замечанием: обмывают покойника, как будто в подземном царстве мало воды для омовений; убирают цветами, обряжают в роскошные одежды – очевидно, чтобы по дороге к Аиду душа умершего не озябла и чтобы Цербер не набросился на него нагого.
Обмыв тело и убрав трупное ложе миртом и виноградом, с покойником прощались все, кто пожелает. «Семья, друзья и знакомые оплакивали его; при этом нанимали плакальщицу, флейтистов и певцов, провожавших покойного причитаниями и скорбными элегиями».[3] «Вслед за этим, - пишет далее Лукиан, - начинаются причитания и вой женщин, и слёзы всеобщие, и биение себя в грудь, и волос терзание, и щек кровью обагряние. Иной раз одежды раздирают и прахом головы посыпают, и живые являют вид более жалкий, чем сам умерший: они нередко валяются на земле, головами бьются о землю, - а тот умерший, нарядный и красивый, венками свыше всякой меры увенчанный, покоится высоко и над всеми возносится, будто на торжественное шествие снарядившись.»
Покойного клали в гроб из кипариса, кипарисовое дерево считалось символом скорби, - или из глины, или даже высеченные из камня. Маленьких детей хоронили в глиняных амфорах или маленьких «ванночках». Рядом с детьми клали кукол, другие игрушки, или вообще другие предметы, к которым ребенок был особенно привязан. После похорон были поминки, которыми погребальные обряды наконец завешались. Лукиан, как следовало ожидать, не пощадил и этот последний обычай: « В заключение устраивается обед. Являются родственники и утешают родителей в кончине сына, и уговаривают откушать, причем… это принуждение и самим родителям не неприятно, так как они уже изголодались, три дня подряд проведя в воздержании. И вот раздаётся: «Доколе же, дорогой, будем мы печалиться? Дай покой душе блаженного усопшего. И если даже ты решил беспрестанно оплакивать его, то и поэтому надлежит не оставаться без пищи, дабы хватило сил на великую скорбь!» И вот тут-то давай читать, как всегда, два стиха из Гомера: «Даже Ниоба кудрявая вспомнила о скорби о хлебе» - и ещё: « Не подобает ахийцам скорбеть по усопшему желудком». И родители решаются приняться за еду, сначала стесняясь, боясь, что покажуться они… предающиеся человеческим слабостям.»[4]
Повсюду в Греции люди в период траура облекаются в черные одежды, только в Аргосе одевались в белое. В Афинах и Аргосе траур длился тридцать дней, в других полисах – меньше, а в Спарте – всего лишь двенадцать. В годовщины рождения и смерти близкого человека на его могилу клали жертвенный пирог, вино, мед, молоко, фрукты, а в некоторых городах-государствах, к числу которых Афины не относились, приносили и кровавые жертвы, закалывали на могиле жертвенных животных.
